Симулятор. Задача: выжить - Страница 17

А хорошо, шо я с вечера по большому сходил, а то бы точно обделался...

Это мы после узнали, шо белые все верхние лапки тоже втягивать умеют, вместе с головой, и шо, когда он один, то отбиться вполне можно. А тогда я сидел на ступеньке, потом обливаясь, и глядел на шесть черных когтей, як они веером передо мной развернулись, и думал, шо бобику точно кабздец настал... Потом я краем глаза засек еще одного «медведя», он копошился в кухне. Там Роза жалюзи повесила, так из-за жалюзей сперва ус показался, а после уса выплыла харя костяная. Выплыла и в проеме застряла, застеснялась, чи шо... В передних лапках когтистых второй белый держал что-то длинное и красное, на пол с него капало. Я, короче, не сразу разобрал, шо там было, пока очки не приметил.

Второй белый закусывал Личманом. Даже очки не снял с моего бухгалтера. Главное, шо интересно, эти толстожопые были с носорога, и как они в дом попали — ни фига не понятно. Но я б еще долго раздумывал, бежать или спуститься к ним обняться, если б он меня усиком шершавым не коснулся. Это як током ударило.

Вскочил, видать, слишком резко. Второй медведь со страху башку тоже втянул, и говорит... Ага, держит половину Личмана вверх ногами, и говорит бабским голоском, делово так, словно из телика:

«... Эксперты уверены, что в среду снижение котировок замедлится. Вместе с тем представитель Центробанка выразил обеспокоенность...»

Чем он там обеспокоился, представитель банка, я не дослушал. И как только сил хватило, назад по лестнице, по коридору, до балкона, а там спрыгнул в клумбу, и ничего не сломал. Хорошо что в «мерсе» ключи в замке висели! Ворота сбил, да хрен-то с ними. Уже на аллейку вывернул, оглянулся, а ладони мокрые такие, шо по рулю скользят, и вою, оказывается, не переставая. Ну, не смеюсь уже, а вою, через нос, блин.

«... Меня не скоро позабудешь, художник, что рисует дождь...»

5

ТИХО НА СТРОЙКЕ — НИ ШУМА, НИ СТОНА,

ТОЛЬКО СОВОЧЕК ТОРЧИТ ИЗ БЕТОНА

В тот момент я еще не знала, что стало с мамой и Жорой.

Мне так и подмывало бегом припустить на озеро, но что-то подталкивало проверить одну теорию. Я перевернула маленькую магнитолу, запихала туда «дюраселы» и воткнула кассету. Хриплый голос Шуфутинского рявкнул на весь дом, так что я чуть не подпрыгнула на месте. Мысленно помолившись, я передвинула тумблер с магнитофона на радио.

Шорохи на всех диапазонах.

Физика не относится к числу моих любимых предметов, кроме того, я держала в памяти, что сошла с ума. И, тем не менее, даже тронутая, я способна отличить принцип действия сотового ретранслятора от станции среднего диапазона частот. В ближайший ретранслятор могла попасть молния, но музыка сред них частот проникает повсюду. Она катится издалека, пробегает тысячи километров, и вчера еще воздух был пропитан голосами сотен радиостанций.

Я переставила батарейки в большой музыкальный центр.

Тот же результат. Шепоты и шорохи. Похоже, какая-то ерунда приключилась в атмосфере. Наверное, придвинулся жутко сильный грозовой фронт.

В этот момент мне впервые пришли на ум слова, которые затем озвучил Зинка, — «ядерная война». Все отрубилось одновременно, потому что в Петербург угодила ракета с ядерной боеголовкой. Иначе молчание радио объяснить просто нечем. Поэтому погибли кусты, их опалило излучением...

Я уговаривала себя, что нельзя выходить из дому, что, возможно, на улице гораздо выше уровень радиации, но ноги сами несли меня наружу. Теперь я торопилась, я так спешила, что даже не заметила ожог, который оставила на моей ладони бронзовая дверная ручка. Мне необходимо было найти маму, или кого-то из взрослых соседей, чтобы поделиться догадками. Весьма вероятно, что многие спят и не подозревают о страшной опасности...

Наш сад не просто вызывал слезы, он был полностью уничтожен. С яблоньки от одного прикосновения отвалился здоровый кусок коры. Он показался мне очень сухим и развалился, не долетев до земли. Я потянула на себя ветку. Ветка толстая, а сломалась, точно сигарета. Из яблони куда-то подевалась вся вода...

Я нахлобучила панаму и побрела к калитке. Земля вдоль каменной дорожки потрескалась и побелела, как в соляной пустыне, куда-то подевались все слепни и мухи, камни обжигали пятки сквозь толстые подошвы. Я слышала только глухие шлепки своих кроссовок и собственное прерывистое дыхание. На такой жаре я дышала, как старый астматик. Я вышла через заднюю калитку на Сосновую аллею; вероятно, это и спасло меня от белых...

Но про белых потом. Сначала были розовые.

Не зря говорят, что дуракам везет; я доковыляла до самого пирса и ничего подозрительного не заметила. По дороге вниз я не встретила ни единой живой души, но с каждым шагом это занимало меня все меньше. Потому что впереди застывшей рябью блестело озеро.

Вода в озере не стала белого цвета, не превратилась в настоящий лед, она так и осталась зеленоватой, прозрачной у берегов, но отвердела, как самый крепкий булыжник. Я застряла на берегу, возле старых пирсов, оставшихся от спортивного лагеря. Ржавые сваи с остатками мостков торчали из мутного окаменевшего студня. На той стороне, в тени сосняка, рыжими мазками выделялись палатки туристов, а в самом центре покрытой мелкой рябью чаши крохотными точками возвышались три рыбачьи лодки. Мама и Жора в равной степени могли там быть и не быть...

Пот затекал мне в глаза, над головой с назойливым гудением кружили слепни.

Тут я заметила, что все это время старательно сдерживала дыхание; так порой получается непроизвольно, когда вокруг тебя очень тихо, например, в библиотеке. А когда я, наконец, чуть не померла от удушья и позволила развернуться легким, оказалось, что воздух пропитан густым ароматом жареного кофе. Пахло так сильно, словно поднесли мне дымящуюся кружку к самому носу. Однако кофе никто не варил. Два ближайших домика стояли незаселенные, а вокруг меня расстилался голый пересохший берег.